Я не был ликвидатором. Не был и непосредственно пострадавшим, если, конечно, забыть о том, что пострадали мы все. Истинные цифры потерь (и в людях, и в ресурсах) скрывали очень долго, впрочем, их и не знали очень долго. Некоторые цифры потерь в ресурсах по одной лишь Белоруссии я хочу напомнить: очень уж впечатляют. Вышла из оборота 1/5 всех земель Белоруссии, причём это были лучшие земли, самые плодородные и самые окультуренные. По деньгам это обошлось в 32 годовых бюджета Белоруссии 1986 года. Выпало на Белоруссию 65-70% всей пакости. Это уж как обычно. Всегда больше всех достаётся тем, кто как бы и не при чём.
Пишу 28-го, потому что для меня Чернобыль начался 28-го апреля, в понедельник. Часов в 10 утра мне неожиданно позвонил на работу мой бывший однокурсник, с которым мы не виделись несколько лет. Я знал, что он работает в институте ядерной энергетики. В университете отношения у нас были хорошие, но мы с тех пор не встречались. Он сказал очень коротко буквально следующее: «Отнесись серьёзно. Это – не розыгрыш. На атомной станции в Чернобыле авария. Очень серьёзная. Не выходи пока на улицу и всем своим скажи. Но публично не очень трепись, понял? Всё. Пока.»
Слово «Чернобыль» мне ничего не говорило. Я его даже плохо расслышал и не сразу запомнил. Но к словам своего однокурсника я отнёсся серьёзно и сразу поехал домой: телефона у меня в доме не было, а слова «мобильник» в 1986 году ещё не существовало.
Мы с женой ровно за неделю до этого купили дом, причём жена въехала в него прямо из родильного дома. Дом был – старая коробка из гнилых брёвен, но зато почти в центре города и с участком, хотя и крохотным. Вот на этом участочке я и застал свою жену за стиркой пелёнок. Все наши вещи были разложены на солнышке, пелёнки тоже трепыхались на верёвках, а сын гулькал в коляске под цветущей грушей (в тот год деревья цвели рано). Все окна и двери были открыты – мы проветривали и просушивали наш дом.
Мы постарались выполнить рекомендации моего однокурсника, хотя всю серьёзность Чернобыля мы поняли намного позже.
